она
говорят, что нас жизнь поимеет всех,
вставит разом во все отверстия,
что придётся попробовать смех и грех.
но ей выдана демоверсия.
половицы скрипящие, стол и стул,
на который тряпьё развешано.
ходят люди на танцы, в кружок, в загул,
бьёт наотмашь судьба затрещины.
а она ничего. никогда. никак.
дом-работа - и те обычные.
вот бы, грезит в ночи, с ней случился мрак,
или пламя игры со спичками.
чтоб мурашки по коже от новизны,
от опасности пульс ускорился!
но она может только сидеть и ныть,
ночи вновь подарив бессоннице.
страшно что-то менять, не менять - страшней,
и подходит к концовке молодость,
а она не кричала в угаре: "пей!",
не влюблялась, не беспокоилась.
отношения тоже всегда стандарт:
скучный секс, интерес искусственный.
при проверке на честь у Петровских врат
впишут "VIRGO" с немым сочувствием.
и отправится в рай. рассказать о ней
не получится в назидание.
дорогая судьба, растлевай, имей,
раз кирпич ещё в кладке здания.
раз уж гроб ещё - древо, шумит листвой,
нужно высунуть нос на улицу,
крикнуть гопникам: «эй!», чтоб ввязаться в бой,
стать шпаной – не тепличной умницей.
выйти к трассе, попутку поймать, не взяв
с собой денег, принять последствия.
на протестах сражаться за святость прав,
потерять бытовую девственность.
всё, что было отложено в недра карт,
на бельё в кружевах потрачено.
а последние деньги проглотит бар,
где мальчишки со взглядом вкрадчивым.
где её декольте восхитит весь мир,
что плывёт в алкогольном мареве.
она больше не будет рабой квартир;
годы – деньги, есть – разбазаривай.
кто-то курит кальян, кто глотает ром –
нет коннекта и понимания.
но за барную стойку садится он,
приковав всё её внимание.
он
если жизненный путь нас ведет в тупик,
то зачем подчиняться правилам?
он так мало любил, что уже отвык,
да и кровь ему больше нравилась…
он сражался за каждый выдох и каждый вдох,
а смирившихся звал «иудами».
он ходил кругами, вилял как мог,
но в итоге совсем запутался.
позвоночник его искривила жизнь,
сердце – виски со льдом по пятницам.
в сковородке бара дымился жир
и садился на лица пьяницам.
в сковородке бара он жарил ночь,
приправляя обильно гильзами.
позвоночник его искривила злость,
сердце злость наколола вилами.
разрывалась вселенная, лопались ядра звезд,
словно чуть передутые шарики.
он давно забыл, как искал ее,
потому что уже не маленький.
потому что не верил в перерожденье солнц,
вера в целом – пустая мельница:
дон кихот лупит старое колесо,
но, увы, в чудеса не верится.
но, увы, получается дон кихот,
окруженный своими бесами
и забывший об истинной цели – он;
тонет медленно в алом месиве.
и дорога «против», дорога «вне»
была
той же самой прямой к забвению,
но за стойкой у бара сидит она,
улыбается по-весеннему…
